Заводная ракета - Страница 23

Если скорость света, прошедшего через пару поляризаторов, отличалась от скорости света, который был ими заблокирован, то пропустив звездный след через два взаимно перпендикулярных поляризатора, мы бы заметили, что яркость следа уменьшается неравномерно. На практике же яркость всех цветов, составляющих след звезды, уменьшалась абсолютно одинаково. Световые волны, лишенные полярности, — и якобы эквивалентные волнам давления в твердом теле — по скорости не отличались от остальных.

Ялда не могла поверить в простое совпадение — эдакий идеальный сговор между модулями упругости. Дело, скорее всего, было в ошибочной аналогии. Какая бы субстанция ни отвечала за перенос света в межзвездном пространстве, в реальности она не претерпевала ни сжатий, ни растяжений, ни сдвигов. И хотя Нерео удалось зафиксировать длину световой волны — то есть расстояние, соответствующее одному циклу, — ответить на вопрос «циклу чего?» пока что не мог никто.

Когда все измерения были завершены, Ялда посыпала грудь краской и перенесла на бумагу три копии полученной таблицы — одну для Джорджо, одну для Нерео — ему она вряд ли пригодится, так как результаты измерений относились к конкретной призме, но подобный жест, тем не менее, казался ей хорошим тоном — и еще одну для хранения в мастерской вместе с самой призмой.

Нерео ждал у южных ворот университета — декоративной каменной арки, которую опоясывали лианы, покрытые фиолетовыми цветами. Цветы не закрывались даже днем — такую способность они приобрели, благодаря целенаправленной селекции. Ялда от души поблагодарила Нерео и чуть было не предложила донести его багаж до вокзала, но за чемоданы уже взялись Руфино и Зосимо, а она научилась уважать их чувство собственного достоинства и не демонстрировать свою физическую силу без особой на то причины.

Когда они ушли, Джорджо строго ее отчитал, но под конец все-таки уступил: «Я полагаю, что в конечном счете оно того стоило. Дипломат из тебя так себе, но результаты могут оказаться интересными».

Ялде стало обидно от такого скромного отзыва, но она решила не испытывать судьбу. «Надеюсь, что так», — согласилась она.

Джорджо посмотрел на нее с усталой симпатией. «А я надеюсь, что теперь ты готова проявить чуть больше такта».

«Конечно!» — воскликнула Ялда, которой теперь было по-настоящему стыдно. «Обещаю, следующий гость…»

Джорджо раздраженно пробурчал: «Да забудь ты о следующем госте! Тебе ведь телескоп нужен, так?»

«Да». Ялда была в замешательстве; неужели он хотел сказать, что ему не придется краснеть перед следующим гостем, потому что Ялда в это время, скорее всего, будет высоко в горах?

Но потом ей все стало ясно.

«Ближайшее свободное окно в расписании обсерватории начинается через семь черед», — сказал Джорджо. — «Если ты хочешь воспользоваться им для измерения длин волн, то знаешь, с кем тебе придется иметь дело».

На стене перед кабинетом Людовико был выгравирован узор в виде пары винтовых линий. Эти кривые изображали движение Геммы и Геммо — пары планет, которые вращались вокруг общего центра, совершая по одному обороту каждые одиннадцать дней, пять склянок, девять курантов и семь махов. Конечно, при этом они вращались вокруг Солнца, поэтому в течение шестилетнего орбитального цикла их расстояние до мира менялось довольно сильно. Еще до рождения Ялды Людовико обнаружил, что по мере удаления Геммы и Геммо точный механизм их взаимного вращения, по-видимому, слегка замедляет свой ход, а видимое совмещение планет, согласно наблюдениям, стало запаздывать по сравнению с предсказаниями небесной механики. Людовико, тем не менее, понял, что законы тяготения здесь ни при чем; просто для того, чтобы достичь наблюдателя, свету требовалось все больше времени. Благодаря этой догадке и своим наблюдениям, он смог получить первую надежную оценку скорости света, усредненной по цветам спектра.

Когда Людовико пригласил Ялду в свой кабинет, Солнце уже село. Он зажег огневитовую лампу, которая, шкварча и потрескивая, стояла в углу его огромного, заваленного бумагами стола. Стоя перед ним с почтительно опущенным взглядом, Ялда быстро изложила основную идею своего проекта. Ее цель, — сообщила она, — заключалась в том, чтобы соотнести угловые расстояния звездного шлейфа с углами преломления в хрусталитовой призме; упоминать устройство Нерео было вовсе не обязательно. «Если я смогу вывести формулу, связывающую воздействие призмы со скоростью света, то нам, возможно, удастся лучше понять механизм хроматического преломления света». Данные, которые она могла получить, и правда идеально подходили для этой цели, так что ее слова отчасти были правдой.

Когда она окончила свою речь, Людовико приглушенно зарокотал, выражая своим тоном благодарность за то, что это нудное испытание, наконец-то, завершилось.

«Я никогда не уделял тебе много времени, Ялда», — сказал он. — «Не потому, что ты родом из этих отсталых восточных провинций, не из-за твоего нелепого диалекта или диких нравов; я бы даже сказал, что это поправимо, а порой так и просто очаровательно. И не потому, что ты женщина, или почти женщина, или нечто, что могло бы стать женщиной, если бы природа не допустила ошибку».

Ялда подняла глаза. Слова Людовико ее буквально ошарашили: таких инфантильных оскорблений она не слышала со времен деревенской школы.

«Вовсе нет; что меня действительно возмущает — так это твоя самонадеянность и твое крайнее непостоянство. Стоит тебе узнать о каком-нибудь эксперименте или познакомиться с каким-нибудь исследованием, и идеи, которые ты поддерживала в прошлом, моментально забываются. Ты просто-напросто веришь, что твоя непогрешимая логика всегда приведет к истине, в то время как сама мечешься из стороны в сторону». Людовико поднял руку и показал зигзагообразный жест. «Так вот, я тоже знаю об этих экспериментах и знаком с теми же самыми исследованиями. И тем не менее, я полагаю, что мне не следует приобщаться к твоей гордыне — поскольку лично меня ничто не побуждает ни к подобным противоречивым заявлениям, в которых нет ни капли достоинства, ни к бесконечному пересмотру собственной лояльности».